Анна Павлова: Когда-то я думала, что успех - это счастье. Я ошибалась...

«У меня на уме одно – танцевать!» – отвечала Павлова на вопрос, в чем смысл ее жизни. Она жила балетом, жертвуя ради него всем, и втайне молилась лишь об одном – уйти из жизни раньше, чем со сцены. Аннушке было 8 лет, и в балете она была впервые в жизни. Партию принцессы Авроры исполняла итальянская балерина Брианца. Девочка, не отрываясь, следила за ее движениями, а по окончании спектакля с твердой уверенностью произнесла: «Когда-нибудь я стану Авророй, и буду танцевать в этом театре!» Осенью 1889 года Любовь Федоровна Павлова с дочерью Анной стояли перед высокой комиссией Петербургского театрального училища. «Мы не можем принять 8-летнего ребенка. Приходите через 2 года», – сказали педагоги. Указали также на излишнюю худобу Анны и маленький рост, что никак не вписывалось в тогдашние каноны образа балерины: высокая, крепкая танцовщица с видимой мускулатурой, позволяющей выполнять различные трюки. В конце XX века в балете преобладали не столько изящество движений и воздушность прыжков, сколько гимнастические, а порой именно трюковые па. Девочке следовало подрасти и окрепнуть, но самое страшное – подождать. Как можно ждать, когда так хочется поскорее стать воспитанницей училища и прикоснуться к волшебству танца?! Маленькая Павлова принялась усиленно готовиться к поступлению. Нет, она не брала уроки у балетных педагогов, и даже не ходила в театр – это было слишком дорого для дочери прачки. Зато она занималась сама – уже тогда, проявляя характер, до изнеможения тренировалась ходить на полупальцах, воображая себя настоящей балериной, раскланивалась после каждого па. «В течение двух лет ожидания я изнервничалась, стала грустной и задумчивой, мучимая неотвязной мыслью поскорее сделаться балериной», – писала позже Павлова. Некоторые биографы утверждают, что до поступления в училище Анна числилась незаконнорожденной. До сих пор доподлинно неизвестно, кто же приходился отцом ее дочери. В свое время Любовь Федоровна Павлова служила горничной в доме богатея Лазаря Полякова и, по слухам, именно от него она и забеременела. Не желавший признавать ребенка и факт связи с прислугой, Лазарь велел Любе отправляться восвояси и материальной помощи дочери никогда не оказывал. Другая легенда гласит, что отцом Анны был некий Матвей Шамаш (его настоящее караимское имя Шабетай) – беглый музыкант из Крыма, державший прачечную неподалеку от дома Полякова. С ним у нее тоже, дескать, был роман. К слову, в энциклопедиях Павлову именуют по отчеству – то как Матвеевну, то как Павловну. Сама же балерина, когда выросла, предпочла второе, созвучное с фамилией. Так или иначе, но рожденную 31 января (по старому стилю 12 февраля) 1881 года слабенькую, недоношенную девочку никто из потенциальных отцов своей дочерью не признал. Малышку бабушка и мать укутывали ватой, тревожились – выживет ли. Окрестили почти сразу. Нарекли Анной – по святцам. В метрической церковной книге из родителей была указана только мать. Итак, когда одна из подруг подсказала Любови Федоровне, что ее незаконнорожденную дочь могут не принять в училище, та приняла решение отправиться к Полякову (одному из потенциальных отцов), чтобы просить решить эту проблему. Теперь он стал влиятельным банкиром и даже проникся сочувствием к бывшей служанке и любовнице. Он помог выправить бумагу, в которой среди прочего значилось: «Предъявительница сего Тверской губернии Вышневолоцкого уезда Осеченской волости деревни Бор солдатская жена Любовь Федоровна Павлова уволена в разные города и селения Российской империи от нижеписанного числа». Жена запасного рядового Матвея Павлова теперь имела полное право вести дочь в балетную школу. 29 августа 1891 года Аннушка держала экзамен в училище. Радость сменялась волнением, но это ничуть не мешало 10-летней девочке – она слишком долго ждала этого события. Павлова сразу же заметила, что против других абитуриенток худее и ниже ростом. На это обратила внимание и экзаменационная комиссия. Но на счастье девочки среди экзаменаторов был и уважаемый в училище Павел Гердт, которого она сразу же узнала: «Вы принц Дезире, я видела «Спящую красавицу!» Гердт улыбнулся, подошел, внимательно осмотрел ее, и для себя уже все решил: он уловил индивидуальность, которая выделяла ее из толпы. Когда комиссия выносила окончательный вердикт, он отстоял Павлову, сказав, что не все балерины должны быть одинаковы. Через год талантливая ученица была зачислена на полный пансион в интернат при училище, и Любовь Федоровна могла не беспокоиться об оплате за обучение. Училась Аннушка старательно, репетиционный зал покидала последней, уже тогда любила оттачивать па несчетное количество раз. А Гердт запрещал ей изнурять себя упражнениями по укреплению мышц ног: «Предоставьте акробатические трюки другим. То, что вам кажется вашим недостатком, на самом деле редкое качество, выделяющее вас из тысяч других», – сказал как-то он. И тем не менее некоторые педагоги считали воспитанницу Павлову слабенькой и даже прописали ей рыбий жир, который она пила через силу. У Павловой было несколько педагогов, которым она обязана своим мастерством. Некоторые из них все-таки побаивались, что девочке не хватит здоровья продержаться в этом виде искусства. Проводя время за занятиями в интернате, Аннушка очень скучала по матушке, и как только выдались первые каникулы, с радостью помчалась домой, ведь нужно было рассказать Любови Федоровне, чему дочь научилась за этот год и как на ней отразилось настоящее монастырское воспитание в училище. А порядки там и вправду были строгие: в 8.00 подъем, утренний туалет под присмотром надзирательницы, умывание ледяной водой, легкий завтрак, молитва и на занятия. Перерыв на обед и снова занятия до седьмого пота. Долгожданный премьерный выход Аннушки на сцену Мариинского театра состоялся еще в 1891 году, в первый год обучения. Она сама со смехом вспоминала позже, как сильно испугалась, что не могла пошевелиться. От провала ее спасло лишь то, что она была в толпе своих сокурсников, и ее смятения просто никто не заметил. Училище Павлова окончила в 1899 году и сразу же была принята в труппу Мариинского. Ее выпуск был вторым в истории училища, получавшим право зачисления в театр в случае удачного дебюта. Анна вместе с девушками танцевала в балете заезжей гастролерши Марии Джури. Номера им ставили П. Гердт и прославленный М. Петипа, которые сразу же после спектакля похвалили свою любимицу. Они отметили ее легкие прыжки и умение как бы зависать в воздухе. Именно эта особенность станет ее фирменным знаком в будущем. А после еще пары спектаклей в «Петербургской газете» нашлось упоминание и для Павловой: «В «Тщетной предосторожности» повторился дебют наших выпускниц… Павлова отличается грациозностью, мягкостью, женственностью. Ее уже сейчас можно считать готовой сценической солисткой». Эта заметка стала пророческой: Анна была сразу же зачислена в корифейки. Тогда, чтобы получить звание балерины, нужно было пройти по неизменной карьерной лестнице: кордебалет, корифеи, солисты и, собственно, балерины. Лишь единицы имели право именоваться балеринами, остальные лишь танцовщицами. Так что из корифеек Анне была прямая дорога в солистки. В том же году балетмейстер Мариинки дал Павловой сольную партию в спектакле «Дочь Фараона». Ее мечта осуществилась – она в прославленном театре и уверена, что будет танцевать не только желанную партию Авроры, но и многие другие. Так и вышло: уже в 1902 году Павлова получила звание второй солистки, а вместе с ним и роли в нескольких балетах. Конечно, это были еще не главные партии, но Павлова постигала мастерство такими темпами, что в ее скором успехе уже мало кто сомневался. И через три года, в 1905 году, Анна получила долгожданное звание балерины. Ей было всего 24. Балерина начала исполнять главные партии в балетах Мариинки. Сначала она танцевала Никию в «Баядерке», затем Жизель в одноименном балете Петипа на музыку А. Адана. Именно «Жизель» стала для Павловой самым важным в те годы и первым ответственным балетом, а для Петипа – возвращением к любимому спектаклю, впервые поставленному им же в 1884 году. Вышло так, что имена всех исполнявших эту партию до Павловой уже были забыты, и у зрителей сложилось впечатление, что партия Жизели создана именно для нее. Критики и балетоманы не скупились на эпитеты: «Жизель Павловой удивительно естественна и очень проникновенна». Или же: «А фигура! Как фарфоровая статуэтка – тоненькая, изящная... Павлова не просто балерина – она личность!» 9 января в страшное Кровавое воскресенье Мариус Петипа записал в своем дневнике: «Вечером бенефис госпожи Преображенской за 15 лет службы... В балете зал полон. Госпоже Преображенской преподнесли подарки, цветы и т. д. Ничего себе, здесь танцуют, а на улицах убивают!» Артисты были в достаточной степени аполитичны, но революционные события разделили Мариинку на две политически настроенные группы: одни были за невмешательство в политику, другие - за активные действия, направленные на перемены. Хотя Павлова и говорила впоследствии во всех интервью, что всегда жила только балетом, но равнодушной к политическим событиям в стране она не была. Она примкнула к так называемым «гребловцам» (в честь школы в селе Гребловском, где артисты давали благотворительные спектакли). Они написали официальное требование к директору театра В. А. Теляковскому. Анне Павловой, Михаилу Фокину и Тамаре Карсавиной доверили нести петицию в дирекцию. Плюс к этому Анна стала членом забастовочного комитета несогласных. Требования «гребловцев» были следующими: вернуть к работе М. Петипа и А. Ширяева (их к тому моменту «вежливо» отправили на пенсию, сославшись на возраст), дать артистам возможность самим выбирать режиссера и постановщика, самим распределять бюджет и прибавки к жалованью. В результате дирекция театра потребовала от забастовщиков отказаться от своих просьб и назвала эти действия нарушением дисциплины. Неожиданно Павлову подвело здоровье: она не смогла выйти на сцену, сказав: «У меня нет сил… Просто нет сил!» Только позже она поймет, что артист должен заниматься своим делом, а участие в политических распрях только отбирает время, предназначенное для святого искусства. Она пролежала в постели две недели. Вместе с революционными веяниями повеяло ветром перемен и в области балета, символом которого уже стала Павлова. Неожиданно для себя влюбленная именно в классический балет она оказалась идеальной исполнительницей новых постановок Петипа и Михаила Фокина – своего однокурсника и друга. С Фокиным-балетмейстером, а не танцором, Павлова начала сотрудничать с 1905 года, когда тот поставил первый благотворительный одноактный спектакль «Виноградная лоза» на музыку А. Рубинштейна. Анна не боялась идти на эксперименты, ее даже не пугало, что Фокин предложил балерине стать одним из элементов балета (пусть и важнейшим), а не персоной, вокруг которой и вертится все действо, ранее служившее как бы обрамлением для балерины. Фокин сломал эту традицию. Он также считал, что в балете все должно иметь смысл, соответствовать эпохе, месту и событию – будь то костюм, прическа или движение. Именно он ввел актерскую игру в балетное искусство. До него балерины лишь изображали, а не жили образом. Павлова же благодаря Фокину показала миру актерский чувственный танец, полный вдохновения и глубины. Так родилась целая серия одноактных спектаклей и первый большой балет «Евника» (1907), в котором Анна исполнила партию Актеи. Следом появилась знаменитая «Шопениана», поставленная Фокиным специально для Павловой. Она танцевала в длинной белой юбке-тунике, что само по себе было новшеством: балерины (и Павлова в частности) ранее предпочитали короткие юбочки-пачки, из-под которых хорошо были видны ноги. А главное – в «Шопениане» не было классических па-де-де, туров и пируэтов, он состоял из легких, буквально воздушных движений. Постановки Фокина и Павловой имели успех, после чего дирекция Мариинского театра приняла Фокина штатным балетмейстером, забыв, что еще недавно все называли его неспособным фантазером. Павлова автоматически получила право исполнять ведущие партии в постановках своего друга, а он – идеальную исполнительницу для воплощения своих замыслов. Павлову называли самой женственной балериной русского театра. Но парадокс – в то время как ее подруги охотно принимали ухаживания кавалеров, Павлова практически не обращала внимания на мужчин. Почти все известные балерины были на содержании у богатых банкиров, промышленников и высокопоставленных особ (например, Кшесинская была под покровительством цесаревича Ники). Все это считалось делом обычным, но Анна не хотела принимать таких правил игры. Танцовщицы после спектакля получали цветочные корзины и букеты – в этом не было ничего дурного. Забавно другое, когда балерины принимали эти дары на сцене, их лица выражали полное равнодушие. Но стоило им войти в гримерные, они тут же набрасывались на свои корзины в поисках подарков подороже, чем цветы – футляров с драгоценностями и коробочек с дорогими духами. И самое интересное – балерины с таким же любопытством разглядывали и чужие подношения! А как выворачивались их головы, когда Кшесинская после спектакля уезжала в карете с гербами, а позже и на модном автомоторе! Да ей и цветы-то доставлялись прямиком из Ниццы или Парижа. Анна не обращала внимания на эти игры, к украшениям была равнодушна, разве что надевала их на сцену. В выборе своей повседневной одежды она отличалась безупречным вкусом. Это качество отмечали все, включая Фокина, доверившего ей совместную работу над костюмами к спектаклям. Анна стала замечать, что ее цветочные корзины с каждым днем становятся все изысканнее и роскошнее. Поклонник - 35-летний потомок французского рода, барон Виктор Эмильевич Дандре - служил статским советником, сенатским прокурором и председателем ревизионной комиссии городской Думы. На Анну его звания и регалии особого впечатления не производили, впрочем, как и состояние. К тому времени она получала жалованье в 3 тысячи рублей в год – не богатство, конечно, но на жизнь хватало, а зависеть от богатых поклонников Павлова не желала. Дандре был внимателен и щедр, но не навязчив. И однажды она согласилась отужинать в его компании. Так начался их роман. Существует версия, что еще раньше Павлова была влюблена в одного из своих партнеров – Михаила Мордкина. Дескать, случилось это во время ее первых гастролей с театром в Москве. Конечно, в статного красавца трудно было не влюбиться, женщины буквально преследовали Мордкина лестным вниманием, а одна якобы знатная дама даже увозила его в собственной карете после спектакля. Анна, узнав об этом, обиделась и оставила озадаченного партнера по сцене ни с чем. Летом 1907 года Павлова вместе с труппой Мариинского отправилась в свои первые зарубежные гастроли – по скандинавским странам. В Швецию они привезли «Тщетную предосторожность» и «Очарованный лес», где партнером Анны был Адольф Больм. Выступления русских артистов поразили заграничных зрителей, их многократно вызывали на бис, требовали повторения спектаклей, а Павлову король Швеции Оскар II пригласил к себе во дворец и вручил орден «За заслуги перед искусством». Но самой высокой оценкой для Анны было шествие благодарных зрителей за ней после спектакля до самой гостиницы. Смущенная балерина не знала, что ей делать, когда люди продолжали стоять под окнами ее номера. Она вышла на балкон и начала бросать в толпу цветы. В Петербург Анна вернулась с особым чувством и сразу же решила брать уроки у знаменитого Чекетти, организовавшего частную студию совершенства для артистов балета. Новый сезон 1907-1908 гг. Павлова открыла главной партией в балете Фокина «Павильон Армиды». Она танцевала с Вацлавом Нижинским – будущим королем балета, мастером летающих прыжков. Только им двоим было подвластно искусство этих прыжков. Дружбы между двумя гениями не получилось – Анна не терпела рядом с собой звезд такой же величины, предпочитая, чтобы партнер оттенял ее. А на следующий после премьеры день прима-балерина, привыкшая к хвалебным отзывам, вдруг не прочла о себе ни строчки в «Петербургской газете» – все эпитеты были в адрес Нижинского. В 1908 году состоялось второе заграничное турне Анны. Искусство русского балета на этот раз увидели жители Праги, Вены, Лейпцига. Через год Сергей Дягилев, бывший чиновник особых поручений при директоре Императорских театров, решил организовать «Русские сезоны» за границей и продемонстрировать миру русский балет. «Звездами» проекта Дягилева, кроме прочих, стали Мордкин, Фокин, Нижинский и Павлова. В тот год Анна отмечала свой первый юбилей – 10 лет работы в Мариинском. Приглашение Дягилева стало для нее одним из самых дорогих подарков. А тот факт, что на афишах сезонов красовалась она сама, увековеченная Серовым в своем знаменитом арабеске, лишь подтверждал ее статус прима-балерины русского театра. К 1909 году Анна Павлова исполняла практически все заглавные партии в крупных балетах театра: Аврору, Никию, Раймонду, Евнику, Китри, Жизель. К сожалению, протанцевала она у Дягилева лишь один сезон – яблоком раздора стал все тот же Нижинский, которому Дягилев уделял больше внимания. Анна полагала, что именно она главная звезда в дягилевской труппе. К тому же импресарио не соглашался включать в репертуар номера, в которых в полной мере раскрывался ее талант и возможности – привилегия выбирать номера принадлежала только Нижинскому. В результате Павлова ушла от Дягилева, тут же получив приглашение выступить в Лондоне и Париже. А 28 февраля 1910 года она уже блистала на сцене «Метрополитен опера хауз» в Нью-Йорке. Там Анна опять танцевала с Мордкиным, который тоже покинул Дягилева и охотно принял ее приглашение. У нее еще не было официальной труппы, но был свой кордебалет из молодых танцоров. Последовавшие за гастролями по Америке гастроли в Великобритании все же подтолкнули ее к мысли о необходимости создания собственной постоянной труппы, в которой она, наконец, сможет стать единственной примой. Анна наняла в Нью-Йорке администратора. В турне по Америке в 1911 году Мордкин играл вторую скрипку и пока ни на что не жаловался. Газеты Америки и Европы пестрели восторженными отзывами о гастролях труппы Павловой, благодаря которой там впервые оценили русский балет. И снова, как и несколько лет назад, полная впечатлений и удовлетворенная результатами Павлова вернулась на Родину – ее ждал очередной сезон в родном театре. Но возвращение было омрачено тем, что руководство Мариинки потребовало от Павловой выплаты крупной неустойки – балерина ни разу не выступила в сезоне 1910 года на сцене театра и «слишком увлеклась зарабатыванием денег на стороне». Анна давно подумывала о том, чтобы перестать быть зависимой от дирекции театра и начать танцевать то, что ей хочется. Перед ней стоял выбор. Она долго размышляла и все же приняла решение отправиться со своей труппой на гастроли в Лондон и постепенно порвать с Мариинским. Анна пригласила с собой и Дандре, предложив ему стать ее импресарио. Однако Виктор не согласился, сославшись на занятость в Петербурге (на самом деле он стал одним из фигурантов финансового скандала и дал подписку о невыезде). Анна ничего этого не знала и отправилась в Лондон, надеясь, что скоро Дандре к ней присоединится. Тогда она даже не могла представить, что скоро покинет Родину навсегда. В 1911 году начались ее гастроли в лондонском «Палас-театре», и в том же году Анна арендовала в окрестностях Лондона особняк под названием «Айви Хауз» («Дом, увитый плющом»). Она не хотела больше жить в гостиницах, ей нужен был собственный дом. Там Анна со временем оборудовала репетиционный зал, полуподвальное помещение переделала под костюмерную и даже вырастила цветник. В особняке с ней жили несколько собак, фламинго, утки, лебеди. Анна очень любила животных, а они отвечали ей взаимностью: однажды на гастролях она поразила публику тем, что кормила с рук медведя. И все же главными героями павловского дома были ее любимые лебеди. С одним из них, по имени Джек, у Анны были особые отношения, и часто удивленные гости балерины становились свидетелями того, как Джек обвивал тонкую шею балерины и нежно ворковал, а иногда и вовсе разгуливал с ней по саду, как любезный кавалер. И не зря Павлову называли лебедем русского балета – она была так похожа на этих птиц грацией и красотой. Труппу Павловой покинул Мордкин. Официальной причиной послужил досадный инцидент: во время одного из спектаклей он плохо выполнил поддержку, и Анна упала. Неофициально – Мордкин не захотел мириться со статусом второй скрипки. Ему быстро нашли замену – им стал Лаврентий Новиков. Павловой было 32 года, когда она открыла в Лондоне балетную школу для девочек. Она учила их быть самобытными, говорила: «Только техники для того, чтобы стать великой артисткой, недостаточно. Технике научиться можно, грации – нет». Жизнь Павловой с 10 лет была посвящена балету. Иногда ее посещали мысли о материнстве, но на вопросы досужих журналистов Анна неизменно отвечала: «Балерина не вправе вести жизнь, желанную для большинства женщин. Она не может обременять себя заботами о семье и хозяйстве и не должна требовать от жизни тихого семейного счастья, которое дается большинству!» В ее отношениях с Дандре до сих пор не все ясно – их брак зарегистрирован не был (на судебном разбирательстве после смерти Павловой Дандре, настаивавший на своем статусе официального супруга, не смог назвать даже место проведения брачной церемонии), факт их якобы тайного венчания тоже ничем не подтвержден. Однако везде они представлялись мужем и женой. Последний сезон Анны Павловой в Мариинском прошел в 1911-1912 гг. Она танцевала «Жизель» и «Баядерку». Ей рукоплескал зал, а она уже решила для себя больше не принадлежать этому театру и пуститься в свободное плаванье. Дирекция Мариинки предпринимала усилия остановить балерину, ей даже в срочном порядке дали звание заслуженной артистки императорских театров и наградили золотой медалью. И все же в последний раз Анна Павлова выступала в России в 1914 году, дав несколько сольных концертов на небольших площадках. На эти концерты билетов продавалось в день на целых 8 тысяч рублей; публика соскучилась по своей Павловой, хотя и смотрела на нее уже как на заезжую знаменитость. За год до этого Анна принимала участие в юбилейном концерте к 300-летию дома Романовых. Она получила незначительную роль, потому что все главные партии к тому моменту были за Ксешинской – ей по-прежнему покровительствовал Ники, а Павлова слишком долго отсутствовала. Дандре наконец переехал вслед за ней в Лондон, и на Родине у Анны оставалась только мать, наотрез отказавшаяся покидать Россию. Анна же чувствовала свое предназначение – дарить искусство как можно большему количеству людей. В некотором роде она даже ощущала себя миссионеркой: «У меня на уме одно – танцевать! Всегда и везде, где есть зрители». А мир в это время готовился к войне. 14 июля 1914 года царское правительство объявило всеобщую мобилизацию. Павлова, находившаяся в это время в Берлине, с ужасом ожидала вестей из России. Турне по Европе пришлось прервать, через некоторое время она вернулась в Лондон и решила обновить труппу. Она не могла провести без работы и трех дней, репетируя, даже если нет спектакля. О том, что Павлова не берегла себя, знали многие, но балерина наотрез отказывалась вести иной образ жизни. Она была строга к себе и к своим артистам. Однажды даже заставила их репетировать буквально за десять минут до начала спектакля, так как те пропустили занятия. – Я – Анна Павлова! Вы – кордебалет! Я тренируюсь каждый день, вы ничего не делаете! Мы будем заниматься сейчас же!» – кричала балерина. Зрители в это время покорно ждали спектакля. Во время войны она не пережидала события в «Айви Хаузе», а давала концерты по городам Америки. Она везла искусство балета в самые далекие места, не гнушаясь выступать то на ипподроме, то в необорудованных маленьких школьных зальчиках, а то и вовсе в сборных программах между номерами фокусников и акробатов. А однажды выступила на арене для боя быков. В марте 1916 года царь Николай II отрекся от престола, и Анна почувствовала непреодолимое желание вернуться на Родину, быть в гуще событий. Дандре остановил ее: «Сейчас бросить труппу? Это немыслимо!». Времени на отдых уже не было. И так вплоть до 1931 года – последнего года в ее жизни. Турне по Америке длилось пять лет. К тому моменту уже закончилась война, и на Родине Анны Павловны все кардинально изменилось: появилась новая республика – Советская Россия. Трудно было бы представить, как Анна, с ее тонкой натурой и впечатлительностью могла приспособиться к новой жизни. Но она по-прежнему говорила с Дандре о поездке в Россию, а он показывал ей бумаги с контрактами и графиками – времени на вояжи не было. Анна фактически превратилась в машину для зарабатывания денег и стала заложницей собственных контрактов. Дандре, не решавшийся ранее заниматься ее делами, буквально вошел в раж. В плане стояло турне по семидесяти городам за четыре месяца! И если труппа Павловой постоянно обновлялась (мало кто выдерживал такой график), Анна оставалась на своем месте, ее никто не мог заменить. Балерина не обращала внимания на недуги, часто выступала больной. Такая самоотверженность отчасти объяснялась и тяжелым положением в мировой экономике 1920-х годов. Плюс к этому искусство классического балета стало меньше интересовать публику, ей подавай тап-дансинг или чарльстон. Но там, где классический балет еще был на высоте, она неустанно гастролировала, считая продвижение балета в массы своей миссией. В это время Анна начала сама ставить танцевальные миниатюры, которые хоть и не имели того успеха, как номера Фокина или Петипа, но тоже не оставались незамеченными. Публика по-прежнему желала видеть ее в «Жизели», «Баядерке», «Шопениане», «Вакханалии» или «Лебеде», впоследствии переименованном в «Умирающего лебедя». История создания последней миниатюры на музыку Сен-Санса уникальна – Фокин поставил его еще в 1907 году буквально за несколько минут. Анна так любила лебедей, что с удовольствием воодушевилась идеей Фокина. Не зря в «Айви Хаузе» она держала именно лебедей. А этот номер впоследствии стали называть «поэтическим символом русской хореографии» и визитной карточкой Павловой. Восторженный Сен-Санс, увидев миниатюру, сказал, что не уверен, сможет ли теперь написать что-нибудь лучше. Осенью 1924 года в Лондон к дочери после десяти лет разлуки наконец-то приехала Любовь Федоровна. Она искренне восхищалась домом Анны, его убранством, но опять-таки наотрез отказалась остаться, объяснив, что без Родины жить не сможет. Мать рассказала Анне последние новости из новой России и сообщила о ситуации в Мариинском: там все также давали «Лебединое озеро», «Дон Кихота», но новому зрителю это старое искусство вряд ли было интересно – пролетарскую публику еще следовало приобщить к пониманию балета. Собственно, этим Анна и занималась, только за пределами России. В 1925-1926 гг. было очередное турне по США. Тогда никто не знал, что это ее последний приезд за океан. Публика не могла видеть, как была утомлена балерина, ведь она блестяще выполняла номер до последнего па, и только уйдя со сцены, буквально падала от усталости. У Павловой не хватало сил выдерживать такой график. Она старалась не подавать виду, но казалось, предчувствовала что-то неладное. В возрасте восьми лет Анна напророчила себе успех на жизненном поприще. Когда же на пике карьеры она говорила, что умрет раньше, чем закончит танцевать, эти слова считали громкими, пафосными. И даже когда за пять лет до смерти, глядя на куст роз в доме своих друзей в Париже, она вдруг произнесла: «Когда этот куст умрет – умру и я. Это так, вот увидите!» – на ее слова никто не обратил внимания. А между тем они были пророческими. Но друзья тут же предложили поехать отдохнуть, оставить на время дела. – Что вы! Я должна работать весь год. У меня на руках труппа. Распустить ее – значит уплатить всем громадную неустойку. Дандре не допустит этого! – сказала балерина. Как импресарио Виктор давно перестал советоваться с Анной и сам планировал ее жизнь, которая, в сущности, и состояла из работы. «Когда я, только что вернувшись из поездки, вновь вижу на программе, что мне предстоит, я чувствую себя рабой», – жаловалась Анна одному из своих танцовщиков. В январе 1931 года труппа Павловой была на очередных европейских гастролях. 17 числа она прибыла в Гаагу (Голландия). Павлову встречали с помпой – специально для нее вывели сорт тюльпанов и назвали ее именем. Балерина собиралась ответить поклонникам своего таланта искусством, которому служила, но… По дороге из Лондона в Париж поезд Павловой столкнулся с грузовым составом, упавший с верхней полки кофр, сильно ударил Анну по ребрам. Вдобавок к этому, пассажирам пришлось несколько километров идти пешком до ближайшей станции. Стояла холодная зима, и Анна сильно простудилась. По прибытии в Гаагу она сразу же отправилась в гостиницу, из которой больше не вышла. Врач поставил диагноз: острый плеврит, и рекомендовал срочную операцию. Нужно было удалить одно ребро, и откачать жидкость – медлить было нельзя. Дандре испугался, что Анна не сможет танцевать, гастроли придется отменить, заплатить неустойку. Он заявил, что не верит врачу, и срочно вызвал из Парижа своего. Пока доктор ехал, Анне становилось все хуже. По словам служанки, балерина до последнего момента отдавала своим танцовщицам распоряжения провести спектакль, несмотря на ее болезнь. Прибывший доктор сделал тщетную и весьма запоздалую попытку откачать жидкость из легких, но было уже поздно – Анна впала в кому. Промедление в целую неделю стоило великой балерине жизни. В ночь с 22 на 23 января 1931 года Анна Павлова умерла в возрасте 49 лет. Тот самый розовый куст во время ее болезни покрылся ржавыми пятнами и погиб сразу после смерти Анны. Позже Дандре в своих мемуарах написал, что ее последними словами были: «Принесите мне костюм Лебедя!», но, скорее всего, это была лишь красивая легенда, ибо никто из присутствующих тогда подле Павловой этого факта не подтвердил. По распоряжению мужа тело балерины было кремировано, и прах помещен в крематории «Гоулдерс Грин». Там же покоится и прах Виктора Дандре. Через много лет после смерти Анны Павловой одноименный фонд намеревался организовать возвращение праха балерины на Родину, но за неимением официального документа, подтверждавшего таковое желание самой Павловой (она не оставила завещания), церемония так и не была проведена.

Перейти на сайт